Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега", № 44, 2005
Воспойте Ему и пойте Ему,
поведите вся чудеса Его.
Пс 104:2
В журнале “Альфа и Омега" уже был напечатан очерк о некоторых моих родственниках (дедушке, маме) и об удивительных событиях, реально происходивших в наших семьях. Мы с сестрой (Натальей Константиновной) действительно счастливы, что милостью Божиею видели стольких православных людей, обладавших глубокой верой, истинной внутренней культурой, создававших вокруг себя особую атмосферу в доме и в жизни, которые умели и зримо учили видеть во всем не поверхность, а глубину и сущность явления. Культура их поведения и речи в самой обычной жизни, “рыцарство" в самом лучшем понимании этого слова было в них естественным поведением и стремлением прежде всего подумать о других, а не о “себе любимом", — это было нормой их жизни.
Этих людей — родителей и родственников, и друзей родительских вспоминаешь с благодарностью, но и с грустью, так как их уже нет в этом мире. Но связь духовная не прерывается, и, если бы не их молитвы за нас, неведомо, как бы мы жили.
Много было чудесной помощи свыше в нашем доме, и поэтому я снова пытаюсь что-то написать своим немощным словом о людях, которые достойны памяти не только тех, кто их знал.
О нашем дедушке, Владимире Николаевиче Максимове (мамином отце), пострадавшем от безбожной власти архитекторе-художнике, построившем и восстановившем не один храм, но умершем безвестным, вынужденным скрываться, уже написано.
Бабушка, Анна Александровна (внучатая племянница Дм. И. Менделеева), происходившая из очень многодетной интеллигентной семьи, тоже была художницей. В семье было четверо детей, и бабушка, мудрая, немногословная и благородная, имела характер очень строгий и даже сухой, воспитывала детей сурово, всякая ласка и “нежности" были недопустимы. Детей (младших) учили только дома, боясь безбожного влияния школы, почти не было связи с миром внешним. Материально долгие годы семья жила чрезвычайно скудно, рассчитывая каждую копейку.
Наша мама Ирина Владимировна — старшая дочь в семье, и ее очень любил отец. Ирина была доброй и мягкой по характеру, всегда излучавшей свет и тепло. Обладала она прекрасным низким голосом, много пела в юности в церковном хоре. Она имела и большие художественные способности, была необыкновенно деятельной и скорой в работе: домашней, трудовой, творческой.
Ирина очень любила детей и, по молитвам ныне прославленного владыки Серафима (Звездинского), епископа Дмитровского, в строгом доме Максимовых появился наш папа, будущий священник Константин Васильевич Смирнов.
Папа был сыном московского священника Василия Смирнова, настоятеля храма Георгия Победоносца в Лучниках. Он много трудился на ниве православного просвещения и издавал учебные пособия и другую литературу, за что был репрессирован, но выпущен из тюрьмы в день Михаила Архангела по состоянию здоровья и уже дома скоро скончался.
В роду папы было много священнослужителей, в том числе отец его матери Наталии Семеновны протоиерей Симеон Смирнов, бывший духовником московского духовенства. Дядей нашего отца был убиенный беспризорниками на молитве протоиерей Владимир, служивший в храме Пресвятой Троицы в Москве.
Жизнь нашего отца протоиерея Константина была сложной и тяжелой, как и у многих православных людей в революционные и советские времена. Как сын репрессированного священнослужителя, он был “лишенцем": не имел права работать и учиться, а на руках у него была старушка мать и больная сестра. Но Господь не оставляет Своих верных рабов; отец чудом получил разрешение работать и, поступив на железную дорогу, скоро окончил Высшие бухгалтерские курсы при НКПС.
Константин Васильевич проработал главным бухгалтером главка наркомата стройматериалов 25 лет; его очень ценили как прекрасного и честного работника. Вместе с главком и семьей в начале войны отец вынужден был ехать в эвакуацию в Сталинград, а когда там начались бомбежки, семьи с детьми были отправлены из Сталинграда дальше по Волге. Но доплыли мы только до Вольска. Сначала папа работал там в институте, потом был мобилизован и попал на трудовой фронт (по возрасту и здоровью). Маму отец устроил в этот же институт кладовщиком. Руководитель института уважал маму и содействовал нашему будущему возвращению в Москву. У меня же в Вольске, где были цементные заводы, начались такие приступы астмы, что врач не обещал, что я доживу до весны, велел увозить. Но как можно выехать из-под Сталинграда в разгар войны и с двумя детьми? Но Господь помиловал и мы оказались в Москве.
О маме нашей Ирине, о силе ее молитвы и о том, какими чудесами и помощью свыше выбралась она из военного ада — написано в журнале “Альфа и Омега" № 4(38) за 2003 г.
Отец наш тоже чудом остался жив в тех страшных условиях. Господь сохранил, и его, попросившего бинтик у стоящей на пороге больницы женщины в белом халате, оказавшейся главврачом, нежданно положили в больницу, где он пролежал много месяцев. Вернулся папа с “белым билетом" — полной нетрудоспособностью.
К моменту возвращения папы с фронта мама работала на военном аэродроме. Когда папа немного окреп, то заменил маму, стал работать вахтером и готовиться к поступлению в Духовную академию: слухи о том, что она будет открыта, уже были. Семинарию он окончил уже давно, а в душе дал обет, что если вернется живым с войны, то при первой возможности станет священником.
Отец закончил Московскую Духовную академию в первом выпуске после ее открытия и, защитив кандидатскую диссертацию, принял священническую хиротонию от Святейшего Патриарха Алексия I в день Пресвятой Троицы и прослужил в храме Воскресения Христова в Сокольниках 19 лет! И опять все великой помощью свыше; по состоянию его здоровья надежды на это не было, и если бы он не жил рядом с храмом, сил бы не хватило.
Отец Константин служил с великой радостью и благоговением, у него был очень красивый голос, он был прекрасным проповедником и его очень любили и служившие с ним батюшки, и паства. Бухгалтерский же опыт и знания помогли отцу (ценою двух инсультов) защитить клир от неимоверных “подоходных" налогов финансовых органов, разгадать их “козни вражеские", душившие священнослужителей нечестными расчетами.
Сокольнический храм был в те годы очень популярным; большой, со многими святынями и в том числе — с чтимой Иверской иконой Божией Матери. Кроме того, он расположен недалеко от “трех вокзалов", так что приезжали в него издалека, даже из Сибири, где почти не было церквей. Покупали крестики, венчики для покойников. А финансовые органы считали, что это означает крещение младенцев и отпевание покойников. Соответственно, доход церкви и священнослужителей мог считаться по меньшей мере удесятеренным, откуда и насчитывались немыслимые налоги.
После войны, когда в Москву приезжал владыка Илия, митрополит Гор Ливанских, он был и в Сокольническом храме. Награждая на солее настоятеля — отца Андрея Расторгуева, в алтаре прикреплял ордена и папе.
Отец Константин перенес тяжелейшую операцию и, страдая около года от невозможности служить, тихо скончался дома в 1969 году, благословив нас всех. Отпевал отца Константина митрополит Питирим, хорошо знавший его по академии, а в алтаре молился митрополит Пимен, прекрасно относившийся к папе.
Мы всегда в нашей жизни чувствовали великую помощь Божию и связь с миром невидимым. Но особенно в конце жизни понимаешь, как нас незримо “ведут" свыше, исправляя наши человеческие помышления. Чувствуешь и великую благодарность Господу, давшему нам таких чутких, глубоко верующих родителей и родственников, которые так мудро, без всякого насилия вели нас по жизни, лишь направляя, объясняя или намекая на наши промахи, а больше всего помогали, конечно, верой, молитвой и личным примером.
Помню, что уходя из дома и получив отцовское благословение, летели как на крыльях. А перед каждым экзаменом бежали к Иверской иконе Божией Матери.
Средняя мамина сестра — Елена Владимировна была на редкость одаренным человеком. Старшие сестры дружили, и многое, что до замужества Ирины Владимировны делалось сестрами вместе (и даже прежде всего Ириной), затем легло на Елену. И она взяла двойную ношу и несла ее бодро и радостно, ответственно и красиво. Она успевала сделать за день столько, что в это трудно было поверить. Вставала раньше всех, варила, пекла плюшки или пироги, всем читала утренние молитвы, затем кормила всех и принималась за работу. Многое пришлось ей в жизни делать — в войну копала рвы, работала в госпитале. В послевоенное время занялась творчеством. Елена была одаренным художником. Цветы на ее платках благоухали, как в саду!
Но более всего тетя Яся (Елена Владимировна) помнится своей отзывчивостью на всякий зов человеческий, обаятельной глубиной и простотой в общении, способностью скоро и споро решать житейские проблемы обращающихся к ней и даже играть в детские игры. Дети всегда тянулись к ней, как и взрослые. Раз посетив дом Максимовых, люди снова и снова появлялись в нем и считали его своим. И долгие годы всего более притягивала именно тетя Яся. Сама она говорила — “у меня Марфина роль", но и не только.
Вся атмосфера дома была светлой и благодатной, наполненной глубокой внутренней радостью, притом деловой, сдержанной и приветливой одновременно. Приходившие и приезжавшие со своими нуждами естественно включались в эту атмосферу, и даже далекие от веры люди сначала просто радовались ей, и очень часто затем приобщались к православной вере. Тетя Яся была двигателем и явным свершителем этих изменений — крещений, прихода к Церкви. Тетя Злата, помогавшая сестре, все же в большей степени была “Марией".
Блажени чистии сердцем,
яко тии Бога узрят.
Младшая из трех сестер — на 12 и 10 лет младше Ирины и Елены, Злата, с детства болезненная, хрупкая, более всех находилась с Анной Александровной, что сказалось на ее характере — внешне холодноватом и недоступном, что менялось со временем, и до конца жизни обычно сдержанном и замкнутом. Но могла она быть и очень отзывчивой и даже горячей.
В духовной жизни Злата была человеком глубокой веры и свыше одарена особой чувствительностью, способностью “видеть" то, что другим недоступно. Ей милостью Божией было дано видеть многое, дан талант, о котором невозможно не написать, ибо Злата — удивительная личность, для которой невидимый мир был реальностью. Молилась она постоянно, неукоснительно исполняла Богородичное правило, завещанное владыкой Серафимом (Звездинским).
Владимир Николаевич (ее отец) — глубоко верующий человек, исповедник, пострадавший в лагере, но умерший дома, привел к вере жену и вырастил трех своих дочерей в истинной и глубокой православной вере. Сыну Арсению он дал архитектурное образование дома, дал и прекрасные знания по русской архитектуре, такие навыки в черчении и знание особого приема перспективного построения проектов, изобретенного самим Владимиром Николаевичем, что сын прекрасно работал, не имея никакого свидетельства об образовании.
Недолго Арсений был главным архитектором г. Кенигсберга (Калининграда), где он оказался в конце войны, был членом Союза архитекторов и последние десятилетия работал в г. Костроме, где и скончался в 2003 году.
В духовном же плане судьба Арсения была сложной. В 1931 году он в 19 лет был арестован вместе с отцом, и, воспитанный в строгом православном доме, огражденный от всякого влияния мира, неожиданно попал на какое-то время в тюрьму, а потом, запихнутый в теплушку с уголовниками, ехал по Сибири на поселение; вина его — “сын своего отца" — не давала, очевидно, повода держать его в лагере. Но это страшное потрясение духовно подломило Арсения, испугало и отвратило от Церкви, от свободного хождения в храм. Он перестал всем доверять, очень редко причащался и только у нашего отца. Он вернулся из ссылки через несколько лет уже с женой; венчались они только после приезда, в Москве. Уговорить Арсения ходить в храм было очень сложно: страх всегда оставался, даже на старости лет, когда вокруг стали открываться монастыри и храмы. Но Господь милостив, и хотя и медлит, но слышит наши прошения. Вдруг случилось долгожданное — звонит из Костромы внук Арсения Саша и говорит: “Помогайте, завтра у деда должен быть священник". Наташа с этой новостью и просьбой о молитвенной помощи звонит Злате в Кратово, а та неожиданно говорит: “Я видела удивительный сон — отца (Владимира Николаевича) и маму (Анну Александровну), которая держит как на аркане молодого Арсения, примерно в том возрасте, как его арестовали. Аркан состоит из 12 как бы водяных, живых, как бы переплетенных и переливающихся струй, то тонких, то наполненных". Мы с сестрой стали думать — ясно, что этот “аркан" символизирует молитву, несомненно всегда живую и разную; и несомненно, что родители его (уже давно ушедшие из этого мира) с усердием молились за сына и в этой жизни, и в загробном мире. Двенадцать же струй очевидно означают людей, причастных к этой молитве. Когда мы стали считать, начиная с владыки Серафима, то так и оказалось — на земле и на небе соединилась в одну просьбу молитва многих о погибающей душе, чтобы наконец спала завеса страха и душа пришла к покаянию. Злата, несомненно, молилась за брата, хотя понимала, что “разбудить" его чрезвычайно трудно.
Злата Владимировна сподобилась еще при жизни, не во сне, а наяву трижды видеть Пресвятую Богородицу. Первый раз ей предстало удивительное видение во время всенощной под праздник Покрова Пресвятой Богородицы, когда она была в Троицком храме в пос. Удельная, куда любила ездить. С нею там часто встречалась соседка, жившая в Кратове, и вечером они возвращались домой вместе. Так и в этот раз служба подходила к концу, и соседка стала теребить Злату, что пора уходить, чтобы успеть на удобную электричку. Очень не хотелось уходить, но ее настойчиво торопили, и, мысленно прощаясь с храмом, Злата обвела взглядом иконы и, подняв глаза вверх, была потрясена чудным видением: поверх народа, молящегося в храме, по воздуху двигалось удивительное шествие; как бы плыла на облаке Пресвятая Богородица, направляясь от алтаря к выходу, а за ней двигались группами по чинам — апостолы, пророки, священномученики и епископы, монашеский чин и девы мученицы, и казалось, что конца этому шествию, сопровождавшему Владычицу, нет. Придел во имя Пресвятой Троицы действительно очень длинный, и Злате казалось, что все воздушное пространство храма наполнено святыми. К сожалению, подробности видения невозможно восстановить, так как из-за сильного склероза в последние годы жизни Злата уже не помнила многого.
Второй раз, примерно в начале 80-х годов, Злата сильно заболела, так что ее пришлось везти в Москву, где знакомые договорились сделать обследование в 70-й больнице. Ей сделали рентген, и были удивлены, увидев в левом легком огромную “черную звезду". Врачи велели ложиться в больницу, готовясь к возможной операции. Вернувшись к нам домой, Злата всю ночь молилась, читала акафист иконе Державной Божией Матери. Я тоже не спала и, проходя несколько раз мимо ее комнаты, видела, что она стоит на коленях и молится.
Утром, когда надо было собираться в больницу, Злата решительно сказала Наташе: “Едем домой в Кратово, в больницу не пойду". Сестра отвезла ее домой, где она снова слегла в тяжелом состоянии. В какой-то день, когда ей стало чуть полегче, она заставила себя встать, чтобы посмотреть, чем обедают сестра (Елена Владимировна) и муж (Сергей Александрович). Сережа — скульптор, перенесший инфаркт и уже болевший диабетом и белокровием, нуждался в особой диете. Яся (Елена) страдала серьезным склерозом и не могла уже ничего самостоятельно готовить кроме вареной картошки. К своему ужасу Злата именно это и увидела: на столе стояли картошка и черный хлеб — все, чего Сереже есть нельзя. И это при том, что холодильник заранее был наполнен мясом и всякими продуктами, необходимыми ему. Но Сережа никогда не занимался хозяйством, а Елена уже не понимала, что надо сделать.
С великим беспокойством (что же будет?) Злате, обессиленной болезнью, снова пришлось лечь, ей было очень плохо. Она молилась, глядя на иконостас, занимавший всю стену перед ее кроватью. Висела там и большая икона Казанской Матери Божией, которую она сама реставрировала. Ей, зная, что она художник, отдавали иногда иконы и в храме, куда их приносили люди, и соседи, уезжавшие в город и боявшиеся в советские времена вешать иконы в квартире. Как попала к ней эта икона, не знаю, но Злата долго над ней трудилась, реставрируя ее, хотя и не была профессионалом. Наташа доставала ей нужную литературу, как-то добывались и материалы.
И вот в тот момент, когда ей было совсем плохо, Злата вдруг увидела, что Матерь Божия на иконе ожила, и услышала Ее вопрос: “Хочешь умереть сейчас?". Злата говорит: “Конечно хочу, но как же они?" — головой показывая в сторону кухни, где как сироты беспомощно сидят сестра и муж. Владычица на иконе кивает головой и видение исчезает, икона приобретает обычный вид. Очень скоро Злата поднялась от болезни, снова стала вести хозяйство и, прожив еще лет двадцать, похоронила и мужа и сестру.
Хочется вспомнить и еще несколько Златиных рассказов, говорящих о ее удивительной духовной чувствительности. Годах в 60 х, когда Сергей Александрович был еще в полной силе и много делал необходимых “мужских" работ по дому и огороду, отрываясь от бесконечного скульптурного творческого процесса, был такой случай.
Злата была в Москве, куда ездила на художественный совет сдавать свои работы (они с Еленой Владимировной расписывали платки на шелке в технике батика). Возвращаясь домой и переходя широкую улицу, Злата вдруг остановилась, потрясенная совершенно ясно увиденной картиной — Сережа упал с крыши! А это в Кратово, за 40 км от Москвы. Милиционер, увидев красивую и благородную даму, застывшую среди улицы, успел перекрыть движение и перевел ее на тротуар. Когда же Злата вернулась домой, то оказалось, что так и было — Сережа действительно упал с высокой крыши, когда что-то чинил. Милостью Божией и Златиными молитвами все обошлось благополучно.
Во время поездки в экспедицию на Север (с группой работников Загорского музея) Сережа надорвался в пути (гатили дороги) и ему стало плохо с сердцем. Хотели оставить его в местной больнице, но он отказался, и они вернулись домой. Здесь определили обширный инфаркт, и Сережа долго и тяжело болел. Так как было лето, душно, то Сережа лежал на террасе, выходившей на северную сторону дома, где было легче. В какой-то вечер, готовясь ко сну и делая последние приготовления к ночи для больного, Злата вошла на веранду и ясно услышала сказанную ей одной фразу: “Сегодня будет самая тяжелая ночь в твоей жизни!". Человек она мужественный, в панику не впала, но внутренне вся собралась в молитве.
В углу на веранде уже давно стоял торшер, состоявший из Сережиной скульптуры (две деревянные цапли) и Златиного шелкового платка. Торшер был оригинальный и красивый, и Сережа очень его любил.
Ночь была действительно тяжелейшей, никто не спал, и всю ночь сестры боролись за жизнь больного, делая уколы и помогая, чем могли. Всю ночь, когда Злата бросала взгляд на торшер в углу, она видела фигуру смерти с косой. К утру Сереже стало значительно легче, и он неожиданно сказал: “Златунь, убери это!", — указывая на любимый торшер. Очевидно, и он видел эту фигуру, пугавшую их ночью.
Кстати, Злата когда-то прежде возвращалась домой и, поднимаясь на крыльцо, увидела там фигуру смерти, как ее описывают — в саване и с косой. Обладая потрясающей собранностью, она не испугалась, а спросила: “За мной?". Смерть покачала головой и стала невидимой. Оказалось, что скончалась женщина в соседнем доме. Дай нам Бог обладать такой духовной стойкостью и готовностью к смерти, какая была у Златы.
После инфаркта Сережа прожил еще лет двадцать и скончался уже в 1991 году. Злата привела его к вере, и он умер глубоко верующим человеком, восьмидесятилетним стариком, с терпением и смирением ожидавшим конца. Когда он умирал, Злата стояла рядом и читала ему вслух утренние молитвы. Он вдруг показал ей рукой, сделав двумя пальцами “рожки", в угол, где, очевидно, увидел существо из преисподней. У Златы сжалось сердце — признак плохой, значит скоро конец.
Вдруг, как она рассказывала, Сережа стал смотреть вверх, и его глаза стали такими огромными, каких у него никогда не было: очевидно его совершенно потрясло то, что видел там, наверху, в отверстых небесах. На нее он уже не реагировал и скоро тихо испустил дух. Душа отлетела, уносимая ангелами.
В течение сорока дней Злата часто ездила на кладбище в Раменское, где уже были похоронены родители, бабушка, а теперь и муж. И в какой-то раз, уже уходя с кладбища, она обернулась, прощаясь с дорогими могилами. Кладбище было абсолютно пустым, посетителей там в обычные дни очень мало. Вдруг она увидела, что над пустой широкой аллеей, ведущей от ворот кладбища, спокойно двигается Пресвятая Владычица Богородица, облаченная в голубое одеяние, идет одна, Хозяйка всей вселенной, молясь за весь мир и лежащих здесь людей. Через несколько минут видение исчезло.
Это уже третья ее встреча с Пречистой наяву.
Были у Златы и еще удивительные видения. Как-то она была очень больна. В средние годы жизни она часто была лежачей, она сама и родные опасались за ее жизнь. В какую-то из такой болезней она (во сне или наяву — не знаю) увидела, что земля перед ней разверзлась, образовалась глубокая щель, из которой выглядывали, вытягивая шеи и пытаясь что-то высматривать, людские головы, спрашивая: “Кто же будет за нас молиться?". Причем Злата ясно представляла, что это души из преисподней, и ищут они ее (она всегда молилась за усопших по четкам, поминая, очевидно, и их), а теперь ей так плохо, что и молиться не в силах. Но милостью Божией она прожила еще долго и, уже будучи в склерозе и путая живых и мертвых, спрашивала нас об именах усопших, поминая их в молитве.
Когда-то давно наяву она увидела вдруг за окном своего двоюродного брата Ивана, глухого, давно умершего и очень далекого от веры, который скорбно спросил, почему она его забыла. Злата поняла, что действительно давно не поминала его в молитве. Конечно, с тех пор она его не забывала, и нас просила его помнить, хотя мы его почти не знали.
Удивительная духовная чувствительность ее сказывалась и в том, что она могла видеть состояние человека задолго до того, как оно станет явно видимо и другими.
Когда Наташа собиралась выйти замуж за Георгия Валентиновича Проферансова-Ковалевского, Злата сказала ей: “Выходи, но если сможешь ухаживать за ним, когда он будет тяжело болен и долго будет лежать". Злата не была врачом, а Юрочка (как мы звали дома будущего мужа) был очень красивым, видным и статным мужчиной, с прекрасной военной выправкой. Злата же видела, что он будет болен раком. Наташа с мужем прекрасно прожили вместе, но недолго, лет двенадцать.
Георгий в юности жил недалеко от Преображенской площади в Москве и был духовным чадом митрополита Николая (Ярушевича). Незадолго до болезни ему приснился сон, что они с Наташей проходят мимо Преображенского храма, подъезжает машина, из которой выходит владыка Николай, и Юра говорит: “Подойдем под благословение". Они подходят, Владыка благословляет обоих и уходит в храм, а Юра ощущает на своей голове камилавку и думает, что же это значит, ведь он не должен ее носить, не имея никакого сана. Но ведь камилавка, как и митра, символически означает терновый венец, и когда Георгий болел, то действительно более всего это было похоже на мученичество, — он держался героически и терпел дикие боли без звука, но иногда терял сознание. Ему приходилось часто делать уколы, чтобы снять боль.
Когда Юра скончался, его отпевал отец Николай Ведерников, который причащал Юру еженедельно в течение полугода, говоря, что это “Юрьев день". На отпевании он сказал, что Юра никогда ни одним словом не проявил ни ропота, ни уныния в нечеловеческих страданиях, и что его святой — великомученик Георгий, был ему помощником в терпении.
После смерти Георгия Валентиновича Наташа жила одна в квартире, и в какой-то день, в момент охватившей ее скорби, неожиданно для себя мысленно произнесла: “Если любит, пришлет черемуху". Очень скоро в дверь позвонили: приехала Злата с огромным букетом черемухи. Было удивительно, что она приехала именно в эту квартиру, так как Наташа часто была у нас с мамой.
От Златы знаем еще такой случай. Когда-то в детстве отец (Владимир Николаевич) ее спросил, знает ли она голос своего ангела-хранителя. На ее отрицательный ответ отец сказал: “Он говорит тихо и один раз, а потом будет назойливый и вредный совет врага". Как часто оказывается, что мы не умеем слышать тихий голос своего ангела и, отмахнувшись по невниманию от правильного совета, попадаем впросак, а потом сожалеем, что не послушались.
Когда-то Злате, уже слабой силами, тяжело было нести сумки, и она просто обратилась: “Ангел-хранитель, помоги, нет больше сил!". Дальше она шла, не замечая веса, и опомнилась уже у калитки. “Как же так, ведь я еле тащила?!" Вспомнив свою просьбу, Злата поблагодарила за незримую реальную помощь.
Злата Владимировна скончалась 7 марта 2003 года, 85-ти лет. Она чувствовала себя плохо, но ходила. В это время в поселок переезжал мой крестник с семьей, и у нас ночевали его отец, родственник наш, и их знакомый, помогавшие перевозить многодетное семейство.
Рано утром Злата пришла в кухню, где в эту ночь спала Наташа и сказала ей: “Мне очень плохо, помогай. Я лягу тут у тебя".
Наташа пробовала давать ей обычные сердечные лекарства, но она пить не могла. Побежали к соседям звонить в “скорую", но ждали ее очень долго. Когда, наконец, врач приехал и стал делать электрокардиограмму, то очень скоро зубцы превратились в прямую линию. Злата проговорила нам: “Простите, простите меня! Господи, прими дух мой!".
Так отлетела душа этой удивительной, глубоко верующей женщины, обладавшей действительно редкостным по глубине и несокрушимости веры характером, и мир незримый был для нее реальностью в повседневной жизни. И эта твердая вера, полученная и от праведных отца и деда, и, конечно, от данных ей от Господа многих талантов, ею не утраченных, сочеталась с красотою лица и тела, с огромным талантом художника, и со скромностью, несмотря на успехи в искусстве: выставка в Монреале, известность в своей области, членство в областном союзе художников. Помощь Божия сказалась и в том, что когда Злата скончалась накануне 8 марта, и все надо было оформить за один день, у нас в доме неожиданно оказались и добрые помощники-родственники, и машина, столь необходимая в таких хлопотах.
Мне приходится только удивляться той глубине духовного видения, которое было у Златы. Ей даны были особые способности, можно сказать, редчайшие. Но и нам с сестрой многажды пришлось почувствовать и ощутить близость мира невидимого, реальную помощь свыше, скорый ответ на молитву.
Мои бесконечные болезни с детства принесли, конечно, много бед и скорбей и родителям, и сестре, которая помогала меня “тянуть" в школе, в институте, на работе и по всем больницам и реанимациям. В 1984 году был какой-то очень тяжелый период, когда мне много пришлось полежать в больницах, и два раза было совсем плохо, сознание отключалось, и я уходила в небытие.
В первый раз я оказалась в светлом, широком пространстве, с удивительным мягким освещением, как бы в длинном тоннеле, где вдали был свет неземной, и было совершенно четкое представление, что туда-то и надо двигаться, к свету. А сверху, как сфера, был близкий полукруглый свод небесный, но состоящий весь из множества перламутровых, разных по величине, форме и оттенку звезд, как бы живых, переливающихся и удивительно красивых, притягивающих взгляд. Стала двигаться вперед к свету. Но тут меня вернули к жизни, чем я была, кажется, очень недовольна, — снова боль, капельницы, уколы и т. д. А “там" было так хорошо и спокойно.
Во второй раз, потеряв сознание, я оказалась, наоборот, в темном замкнутом пространстве, и нигде не было ни просвета, ни выхода. Состояние непонятное; но скоро начинает высвечиваться наверху правый угол комнаты, все сильнее и очевиднее, и вдруг оказывается, что там стоит икона Иверской Матери Божией с горящей перед ней лампадой, как дома. Слава Богу! Пресвятая Богородица здесь, значит, все будет хорошо, все разъяснится.
Эту икону отдали папе (отцу Константину), когда он еще служил в Сокольниках, его духовные чада, две сестры, уходившие в дом престарелых. В то время, о котором рассказываю, икона Владычицы была в моей комнате. Часто я перед ней читала акафист, ибо времена были трудные, и помощь была нужна. А в больнице состояние было такое, что все “времена" спутались в голове, и я не знала, что когда явилась мне икона, был ее осенний праздник. Наташа, дежурившая день и ночь в больнице, на этот раз неожиданно согласилась уехать ночевать домой, так как надеялась попасть на раннюю литургию в Сокольники, а потом лететь в больницу, но ей, бедной, не дали: позвонили и велели срочно везти в больницу необходимые лекарства. Только когда привели меня в чувство, я узнала от Наташи, что сегодня день Иверской иконы Матери Божией, и ее молитвами вернули меня, грешную, снова к жизни.
Но и это еще не все. В 1991 году, когда я уже была алтарницей в храме во имя преподобных Зосимы и Савватия Соловецких чудотворцев, я снова попала в реанимацию, даже с клинической смертью, а Наташе обещали, что вернусь домой “дурочкой". Однако милостью Божией врачебные опасения не оправдались, и усердными молитвами отца Владимира, отца Игоря, Наталии и многих прихожан вернулась я из больницы живая и в разуме. А что отцы усердно молитвенно трудились, я увидела во сне, но очень ярком, как въяве, когда пришла в сознание после реанимации. Это еще одно из бесчисленных подтверждений молитвенной помощи, связи с миром незримым, помощи свыше.
После пострига, когда меня нарекли Ксенией во имя святой блаженной Ксении Петербургской, отец Владимир стал смотреть в календаре, когда будет день именин, и говорит: “шестого февраля". В удивлении переспрашиваю “Как 6-го февраля, это же день папиной кончины!?". Отец Владимир спокойно говорит: “Вот он за тебя и молился!".
Когда вскоре я снова заболела, отец Владимир приехал к нам домой и вынул небольшую иконку святой блаженной Ксении Петербургской, современного письма, в обрамлении светлого металла, и говорит: “Теперь-то я понял, ради кого прислал мне эту иконку владыка Алексий (Коноплев), митрополит Тверской. Пусть будет у тебя".
Владыка Алексий был духовником многих московских священников, но за дальностью расстояния к нему ездили нечасто. Но тем, кто к нему приезжал, он обязательно давал какие-то небольшие подарочки, предназначаемые другим, и разъяснял — эти четочки отдай такому-то, эту книжечку — такому-то батюшке, а иконочку — отцу Владимиру Тимакову. Так “Блаженная Ксения" оказалась у отца Владимира, и он недоумевал, почему Владыка ему ее послал. Теперь иконочка висит у меня, напоминая о владыкином духовном провидении, о невидимой ощутимой связи людей друг с другом.
Еще эпизод на эту же тему. Когда у Наташи умирал муж, Георгий, чудный человек, глубоко верующий, из рода ныне прославленного священномученика Владимира Проферансова, замученного в Бутове, в какие-то периоды он терял сознание от боли. Я дежурила там, так как надо было делать уколы. В какой-то день, вернувшись из небытия или проснувшись от глубокого сна, Юра спросил меня: “Скажи, ты уже приняла постриг?". Такого вопроса я не ожидала никак: время было махровое советское, у меня и в мыслях ничего не было о монашестве, и жила я с больной старушкой мамой, страдавшей многими болезнями и сильным склерозом, совсем беспомощной. Нас и так постоянно опекала Наташа, несмотря на работу и больного мужа. Очевидно, Юрочке перед смертью было дано видеть то, что свершится через 7 лет, а я еще об этом и не помышляла.
Сейчас, когда жизнь наша стремительно движется к завершению, когда стольких удивительных людей, которых нам милостью Господней пришлось знать и жить с ними, уже нет в живых, становится и грустно, и радостно.
Мы счастливы, что нас еще окружают родственники и знакомые, живущие верой, православными традициями, мы хорошо понимаем друг друга и чувствуем духовную и молитвенную поддержку, моральную, материальную и другую необходимую старым людям помощь. Но как бы хотелось, чтобы эта уходящая духовная связь не ушла совсем, чтобы подрастающая молодежь, часто слишком “заземленная", которая мало стремится к глубинному осознанию жизни, к жизни по вере и для других, ради спасения, все-таки проснулась духовно, сумела оценить православную преемственность поколений, духовную взаимосвязь с миром невидимым.
Сейчас удивительное время, когда столько открыто церквей и монастырей и есть полная свобода выбора для живой души — идти узким путем к свету и вечности или широкой дорогой к гибели…
Помоги нам, Господи!